Как можно творить, когда привычный мир необратимо разрушен и продолжает рушиться, а все, что когда-то казалось незыблемыми заповедями и художника, и человека, выглядит теперь как причины этой катастрофы? Когда сто лет тому назад художники задавались этими вопросами, то нередко приходили к простому выводу: искусство в его прежнем виде закончилось, а дальше его либо не должно быть вообще, либо его форму и наполнение нужно радикальным образом пересмотреть. Так появился дадаизм – ничего не предписывающий, сам себе противоречащий, саморазрушительный и оттого встретивший такое широкое признание.

Мы нередко слышим словосочетание «Страшный суд», но при этом практически не задумываемся о глубинном его значении. Для многих оно и вовсе звучит как вербальный звук. А ведь само слово суд, если вдуматься, звучит довольно устрашающе. К тому же суд - не простой, а страшный... Многие художники веками пытались воплотить в красках образы «Страшного суда», но ни один из них - ни до, ни после Босха, не сумел настолько ужасающе передать этот процесс, описанный в Евангелии.