Вероника: Посвящается всем нам и прекрасной Веронике Кастро

Автор: Роберт Мамиконян

Ловелас Хачатур в который раз размазывал редкие, уже сильно отдающие сединой волосы по лысеющей голове. Мне тоже замазали волосы назад и в сотый раз попросили повторить приветственную фразу по-испански, доверенную мне.

С детства обладая обостренным чувством такта, мне казались нелепыми и наши с Хачатуром набриолиненные волосы, и эти барочные фразы приветствия, и эти некрасиво накрашенные женщины, и эти богемские хрустальные ведра с воткнутыми вениками гвоздик.

Почему Хачатур был ловеласом я не помню. Да и что вкладывали в это понятие в провинциальном армянском городе в начале 90-х тоже трудно представить. Зрелый, крепкого, но уже не спортивного телосложения, импозантный, в понимании того времени, с чувственными губами, напоминающего то ли Энтони Куина, то ли Льва Лещенко, Хачатур был главой культурного отдела Дома Пионеров. «Вторым человеком» в нем. «Первым человеком» была проститутка Жанна, директриса Дома Пионеров. Она красила волосы в желтый цвет, обводила губы красной помадой и не была замужем, что автоматически делало ее проституткой, даже без учета ее игривого имени, а также тайной, и широко известной всему городу, связи с ловеласом Хачатуром.

Проститутку Жанну так называли все и всегда, и я по детской логике думал, что это что-то вроде партийной клички или приставки. И видит Бог, до сих пор видя проституток на улице Монтера или Десенганьё в Мадриде, я невольно вспоминаю Жанну. Такой уж ассоциативный ряд. А слово ловелас, по этому же принципу, навсегда связано с безвозвратно увядающим, как актуальность Дома Пионеров, Хачатуром.

Это было самое начало 90-х. Советского союза уже не было, но здания, структуры и связи, коллективы, дисциплина, самая обыкновенная привычка одеваться утром и идти на работу, оставались. Как курица с отрезанной головой, общественно-культурная жизнь, система образования, досуга и науки еще двигались, чувствуя, что скоро упадут бездыханно. Все работники дома культуры и дворца пионеров, кинотеатра и театра, трех музеев и вертолетного завода не получали зарплату уже около года. Старых властей уже не было, новых не было еще. К тому же на фоне войны и разрухи, то, что какие-то зарплаты платились врачам и милиционерам уже касалось подвигом. Это было настоящее безвременье, мгновения вакуума после сильнейшего взрыва, когда оглохшие и контуженные, люди не чувствуют и не видят, отчаянно пытаясь жить.

Армения 90-х.

И вот вся эта работающая по инерции система, напрягла последние силы, собрала все резервы и волю, ловелас Хачатур надел самую новую из своих старых сорочек, работницы надели самые лучшие гэдээровские платья, проститутка Жанна на свои деньги украсила зал цветами, чтобы встретить ее.

В Café de Bellas Artes я сидел после трех бессмысленных и продуктивных рабочих встреч, последняя из которых даже содержала в себе обед, но все съеденное под разговоры о сотрудничестве, консолидации и оплаты через дружественные фонды, как будто не попадало в желудок, вызывая одновременно и чувство неприятной сытости и острого желания вдумчиво поесть. Развязав ненавистный галстук и бросив его на спинку стула напротив, я пил горячий шоколад, ибо пятый кофе за день был плохой идеей, запивая его водой с лимоном. Напыщенный и невнимательный официант. Типичный для этого места, больше похожего на музей. За год щедрых чаевых и втыков он привык быть ко мне внимательным, и сейчас, надменно обслуживая туристов, попеременно поглядывал на меня, в ожидании, когда мой бессмысленный и усталый взгляд оторвется от потолка с картинами и позовет его. Однажды, после чаевого в пять евро, отданного в начале, а не в конце обслуживания, он заискивающе спросил кем я работаю и откуда я родом. Тогда оба этих вопроса меня смутили той неоднозначностью, с которой пришлось бы на них отвечать, а лаконичные ответы были бы неправдой. Тем не менее, из-за этого маленького эпизода я и запомнил именно этого официанта, Луиса. Он был одним из многих, таких же как он, мужчин среднего возраста из Латинской Америки, с небольшим, но стойким самомнением, уже много лет работающих в этом знаменитом, красивом и плохом кафе.

(Обслуживание в нем было либо пренебрежительно ненавязчивым, либо заискивающим. Раздражаясь от первого, я «дорос» до второго, ненавистного мне. Но по крайней мере я получал напитки вовремя и той температуры, которой они должны быть.)

«Вам надо ехать в Польшу завтра, а не в четверг. На какое время брать билет?». Писала секретарь Ассоциации Лаура. Надо было бы что-то ответить, вдруг билеты закончатся, но даже мысль о необходимости трогать телефон вызывало мучительные чувство апатии и тошноты. Тошнило скорее всего от многих чашек плохого кофе и впустую проглоченной еды. Ну и не надо. Не надо отвечать, подумал я. Тем более билеты на проклятый рейс Мадрид- Варшава никогда не заканчиваются. Как возвращаются на родину пресловутые польские сантехники? Пешком? Господи какой шовинизм! Меня тошнило. От самого себя, от бессмысленной работы и того, с каким потрясающим успехом я с ней справлялся. Я не хочу в Польшу. Можно же так написать?

* * *

Мы лежали после секса и смотрели на потолок. Я всегда так делал. Но на этот раз она делала тоже самое. На этот раз она была такой же задумчивой и опустошенной, как и я. Просто на этот раз это был другой человек. Но сейчас в первые секунды после, казалось что ты лежишь не с ней и не с кем-то конкретным, а со всеми женщинами, кто был у тебя в жизни. Со всеми настоящими и вымышленными партнерами. Но лежишь один, наедине с этим смешным желанием, не быть одному.

- Ты поедешь, да?
- …
- Если хочешь, можешь остаться, я…мои приедут только в понедельник.
- А какой сегодня день?
- Пятница.
- А в каком…
«Черт, я даже не помню какой это район…»
С другой стороны, ради этого я и занимался сексом. Забытье. Недолгое, но полное забытье. Где ты. Какой сегодня день. Кто лежит рядом. Да и Бог с ней! Главное, кто ты.
Забытье касалось главного - ты не помнил себя. Всех этих мучительных и ненавистных воспоминаний, которые стали просто фактами биографии, всех имен, названий улиц, городов и стран, описаний проблем и диагнозов, въедливых напоминаний о необходимости и невозможности счастья. Графиков, расписаний, эпикризов.
Ты ничего из этого не помнил. Ты не помнил чувства вины и … ты просто не думал. Минуту, две, три. Если повезет – пять. И как же было ценно, чтобы она не говорила ничего в эти минуты. Ничего. Совсем. И сегодня она молодец. Она долго молча смотрела на меня и на потолок, за которым я так внимательно следил.
- Что в каком?
- …
- В каком мы районе?
Она была догадливая. Чуткая. Она глухо хмыкнула.
- Ты хотя бы помнишь, как меня зовут?

* * *
Она опаздывала. Говорили, ее задержали в аэропорту. Потом в Ереване. Потом еще где-то. Подумать только, государственный визит. С ней встречался президент. Президент страны где нет еще национальной валюты и сигареты можно покупать за рубли, доллары, марки и даже бартером. Католикос. Немыслимо просто. Хотя тогда, все это казалось вполне естественно. Ловелас Хачатур в сотый раз проходил перед нами перепроверяя то приветственные фразы, заученные уже до автоматизма, то ровность укладки наших волос, то правильность движений во время передачи роз, все несрезанные шипы на которых мы успели изучить.

Ах, я забыл сказать, нас было шестеро первоклашек. Все либо отличники, либо чьи-то родственники и обязательно с максимально смазливыми и «европейскими» лицами, дабы на уровне физиогномики доказать нашей гостье, что она в Европе.

Вероника Кастро.

Мы являли собой почетных дарителей роз, которые после приветственной речи ловеласа Хачатура, должны были подойти к объекту восхищения и подарить по розе, выговаривая при этом всякие разные пошлости на испанском языке времен карлистских войн.

Помимо Хачатура все работники, точнее работницы, дома Пионеров, стояли в ряд у стены, напоминая очередь в бухгалтерию за зарплатой, либо ожидание массового растерла. Все по очереди бегом отходили в туалет и также, бегом, возвращались, боясь пропустить начало. Возвращаясь, они с удовлетворением отмечали, что за прошедшие минуты ничего не произошло и занимали свое место в ряду. Ожидание было гнетущим и ужасным, как и все эти наряды и макияж. Но тогда я этого не понимал. Мы были детьми и понимали лишь, что произойдет нечто невероятное. Мы Ее увидим, живую. Более того, мы подарим Ей розу и сможем сказать на ее языке, что она также красива, как эта роза. Или как мы рады видеть ее на земле нашей благословенной родины и прочее. Но главное это то, что она нас услышит. Не мы ее, как обычно, в телевизоре каждый вечер, а она нас. Обратная связь. Это, как если бы Бог начал бы говорить с тобой во время молитвы или утреннего кофе. Волнительно и страшно.

- А эти слова по-мексикански?
- Нет, по-испански.
- А почему не мексиканский.
- Мексиканского нет.
- Но Мексика то есть?
- Это как Украина. Там говорят по-русски, у меня отец там служил.
- Мексика рядом с Испанией?
- Да.
- А когда ее принимал Католикос, они зажигали ладан?

* * *

Она села за два столика слева от меня. Сразу за мраморной скульптурой обнаженной женщины в центре кафе. Ее никто не узнал. Я это понял по реакции Луиса. Точнее по ее отсутствию. Хотя, будучи латиноамериканцем, мог бы. Должен бы. Но нет. Как так? Он даже бровью не повел, продолжая безучастно принимать заказ у двух англосаксов в нелепых кепках. А я узнал ее сразу. Выдали глаза. Все остальное изменилось до неузнаваемости: возраст, цвет волос, овал лица. За столиком сидела взрослая женщина, пенсионерка если быть безжалостным, темные волосы, крашенные, облагороженная косметологами, но усталая кожа, почти незаметно наполненные чем-то губы, бодрый, хоть и утомленный взгляд, уверенные, резкие движения. Но глаза. Я сразу их узнал. Чтобы удостовериться не понадобилось и пяти минут. Чтобы вспомнить тот единственный раз, в позапрошлой жизни, когда я ее видел. И еще вспомнить тот раз, лет 10 назад, когда я неожиданно вспомнил о ней лежа в постели. Все совпало. И на миг мироздание подмигнуло мне жмурясь от солнца и явилась полнота бытия. Я посмотрел на часы, чтобы зафиксировать этот момент, мгновение перед замыканием круга. 14 часов 39 минут.

Мы не поняли, как это произошло. Когда чего-то очень долго ждешь, то так легко его не заметить. Медленно начинало темнеть, а ее все не было, хотя по графику (поверим, что он был), она должна была приехать в три пополудни, а ее все не было и даже ловелас Хачатур нервничал. Ожидание выматывает. Электричество не включали. А оно было?

Я мало что помню. Машину остановившуюся перед домом пионеров я конечно же не видел. Лишь видны были контуры толпы, двигающейся в нашу сторону неровной линией и как беспомощно и резко распахнулись двери впустив в себя огромный людской поток. Пара мгновений и пустой зал просто наполнился телами людей, прижатых вплотную друг к другу. В моих воспоминаниях все запечатлелось как помехи на экране телевизора или момент падения с высоты. Вспышка и все. И в этом падении, внутри этой вспышки, я увидел нескольких мужчин в костюмах, плотно сцепившихся руками друг с другом, как во время танца кочари; увидел их вздувшиеся вены на шее, побагровевшие лица и в центре этого защитного магического круга из их рук – ее. Она удивленно и испуганно смотрела по сторонам, но даже сквозь испуг просматривалась гордыня от почитания толпы. Цепь телохранителей сдвинулась вплотную к нам – детям с розами, зажатыми толпой к стене и вставших на парапет, идущий вдоль нее, чтобы быть выше и не быть раздавленными. И вот она в нескольких шагах от меня, и я, стоящий на парапете, одного с ней роста. Я заученным движением протянул ей розу, через сцепленные руки телохранителей, а она, также механически, ее забрала. Обруч из людей в костюмах движется прочь от нас, в сторону порванной пасти парадных дверей.

Ловелас Хачатур пил из горла бутылки «Джермук». Кажется, этот «Джермук» тогда производили в каждом городе в десятках дворовых производств простым смешиванием воды и соды. На полу валялись опрокинутые стулья и сломанные цветы. Работники Дома пионеров сомнамбулически двигались по залу, подбирая с пола рваные клочья ткани и бумаги. Другие ходили туда сюда с потрепанными вениками и совками, так не идущих к их макияжу. Кто-то прошел мимо с кофейной чашкой со сломанной ручкой и стертым рисунком, из нее сильно несло валерианкой. Проститутке Жанне стало дурно. Старик охранник ходил вокруг дверей, слетевших с петель и качал головой.
- Позор, позор, - говорил Хачатур, смотря на нас, но разговаривая явно сам с собой, - нигде, нигде больше такого не…кошмар…стихи не прочел…это же…мы же готовили номер…песни…стихи…цветы…

Все пропало, хотел сказать он.
Я подошел к нему, чтобы сказать, что я смог, я… я отдал розу. Я выполнил миссию. Хотя бы ее часть. Я думал тогда, что может это его взбодрит, обрадует, и может одна сотая часть свершившегося из намеченного сделает наш вечер… Я думал, что тогда наше дело покажется ему не настолько, не настолько …жалким и провальным и ничтожным. Но предательским образом, именно в этот момент появилась проститутка Жанна с влажным, после прикладывая мокрых полотенец, лбом, ведомая двумя сотрудницами за руки. Хачатур направился к ней и опираясь на его плечо, они направились к выходу. Я обладал с детства повышенным чувством такта и не стал прерывать их скорбное единение. Я видел, как он посадил ее на заднее сиденье своего, пока еще модного, бордового москвича, сидеть на переднем сиденье не пристало даже женщине со светлыми волосами, сел за руль и уехал. Понимал ли Хачатур что это конец? Что это был не просто провал, что Дом пионеров, бордовые москвичи, его слава ловеласа, вся система отношений и вся жизнь, породившая все это – погибли? А сейчас агония?

Не знаю. Я просто помню москвич с двумя людьми внутри, стремительно исчезающий из виду и что дома в этот вечер мы ели жаренную картошку с солениями и видели по телевизору ее. А потом, я забыл этот день на целую жизнь вперед.

Вероника Кастро.

Я подозвал Луиса и через четыре минуты, я засек, на ее столе стоял бокал и Луис подобострастно наливал шампанское кивая ей в мою сторону. Спишу на расходы по встрече с партнерами, зазвучав звоном открывающейся кассы, сказала бухгалтерская часть моего мозга. Я не волновался, но стеснялся и секунды раздумий про оплату счета были кстати. Успокойся. Считай, что она чиновник.

Я встал и подошел к ней. Поздоровался, представился. Попросил принять скромный дар от…от.
- Моя семья очень ценила Ваше творчество сеньора, - не соврал я. Я очень не хотел врать.
- Очень приятно, пожалуйста присаживайтесь.
Я присел, не глубоко, на краешек стула, всей своей позой показывая, что я не собираюсь злоупотреблять ее временем.
- Мне очень приятно. Вы испанец?
Сколько раз в месяц я это рассказываю? 50? 100? Учеба. Ах да неужели? Работа. Правда, да Вы что? Любопытно! Семья. Бабушка, тетя, жена, дети. Интересно! Потом обсудить еду, качество фруктов, погоду, осовремененные оперные постановки, в зависимости от реакции собеседника или ругать, или хвалить. Западная Сахара? Может Ирак? Ах цунами. Точно! Творческие планы? Вежливо кивать. Пара фотографий на телефоне. Раскланяться.
Но нет… Я же не для этого тут. Сеньора.
- Я должен Вам кое-что напомнить, сеньора... Понимаете, я пришел к Вам чтобы, …25 лет назад … Там, на руинах Советского Союза. Вы помните Ваше турне? Мы старались, но нам…Вы понимаете, нам …

Мы вдруг оказались в пространстве, ввергнутой крушением огромной империи в войны и разруху, бедные и несчастные страны, оставшейся под обломками целой эпохи титанического труда, великих надежд. Страны проваливающейся в тектонический разлом времени и в пару мгновений совершивших падение из конца века ХХ до Средневековья и… сколько понадобиться чтобы вскарабкаться обратно? Это были мы. И нам, детям, не очень повезло родится там и тогда (хотя мы убеждаем себя, что очень повезло и это сделало нас сильнее, но это всего лишь отговорки). И Вы! Вас так, так… ценили… нет, любили, боготворили как образ чего-то неведомого, нового, …какого-то начала. И мы как бедные крестьяне, одевающие свои праздничные лохмотья чтобы проезжающий в карете король заметил их…а тот может даже не откроет шторку, чтобы взглянуть…Вы, Вы не поймете, да и не надо, наверное. Я просто хочу сказать, что тогда, 25 лет назад, я должен был, отдав ту самую розу, (Вы же ее помните, правда?) сказать, что Вы также прекрасны, как эта роза. Хаха! Сейчас, я знаю испанский и не хочу забавлять Вас фразами достойными персонажей «Селестины», просто скажу, что Вы очень…очень красивы. И Ваши необыкновенные глаза также прекрасны, как тогда, посмотревшие на меня среди того столпотворения.

И скажите, на приеме у Католикоса жгли ладан? Нет?… А мы думали об этом… И знаете Хачатур. Он умер. Да. Тогда, он собрался прочесть Вам стихи по-испански. То был его прощальный матч. Он не справился с этим и через десять - пятнадцать лет умер. От горя. Я сам узнал об этом случайно в прошлом году. Я так и не сказал ему о том, что смог отдать розу. И проститутка Жанна тоже умерла. Представляете? Почти все умерли. А Дом пионеров превратился в руины. Знаете, таким красивым он был тогда в последний раз …

Но я с детства обладал повышенным чувством такта.
Оперой она не увлекалась. Я поговорил про кофе, у меня есть хорошая заготовка об этом на все случаи жизни. Как раз тянет минут на пять. Еще несколько минорных предложений об упрощении испанского кастильского, общие места про погоду и пожелания приятного вечера.
Я ушел. Выходя я положил в руку Луиса чаевые и впервые за время знакомства спросил у него нечто, не касающееся его работы.
- Знаете ее?
- Нет сеньор.
- Вы же мексиканец.
- Я вырос в Барселоне.
- Сука Барса сука, - процитировал я кричалку болельщиков «Реала».
- А кто она?
- Она… великая мексиканская актриса.
- А как ее зовут?

* * *

- Я помню кто ты, не говори ерунды.
- Ну-ну.
Я сел в постели и подался спиной к стене.
- Ты Вероника. Почти как Вероника Кастро.
- Кто это, дочь Фиделя Кастро? – иронично спросила она. Умная девушка.
- Нет, она, она актриса, мексиканская… Не знаю почему ее вспомнил.
- Мексиканская?…я видела «Суку любовь», она там не играла?
- Нет, она … была одна история…давно, очень давно, но не важно… никогда ее не вспоминал. Странно что сейчас пришло в голову. Расскажешь, как до метро идти, ладно?

Мадрид, 9.11.2017

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми: