Бунт африканцев в Москве в 1963 году: Чего требовали темнокожие студенты, собравшиеся на Красной площади

Системные противоречия

Начало 1960-х годов стало для Советского Союза временем активного выхода на африканский континент. Рушилась колониальная система, и в Кремле увидели исторический шанс расширить сферу влияния, предложив новым государствам социалистический путь развития. Эта политика получила практическое воплощение в виде масштабной образовательной программы. В январе 1960 года вышло постановление ЦК КПСС, согласно которому требовалось расширять и укреплять культурные и общественные связи с народами Африки. Кроме того, был создан Университет дружбы народов.

Поток африканских студентов в СССР стал стремительно расти. Всего за 10 лет количество студентов-африканцев возросло от нескольких десятков до нескольких десятков тысяч. Однако одновременно стали накапливаться и проблемы. В марте 1960 года Никита Хрущев получил письмо, направленное в его адрес организацией темнокожих студентов, объединившихся ради решения общих проблем.

В письме шла речь о притеснении африканских студентов и нежелании администраций вузов решать эту проблему. Конфликты африканцев с советскими студентами, как правило, трактовались властями в пользу «своих». Основатель Союза студентов, нигериец Теофилиус Оконко, указывал на репрессивный климат и эксплуатацию образов студентов в пропаганде, но при этом и на нежелание обеспечить их безопасность.




Власти не стали открыто обсуждать эти претензии, а ликвидировали независимый Союз под благовидным предлогом, запретив его акцию против французских ядерных испытаний в неудобный для дипломатии момент. К слову, лидер этой организации Теофилиус Оконко позднее оказался на Западе, где его рассказы о советских реалиях были использованы в информационной войне. Советская пресса, в свою очередь, дискредитировала его, обвинив в злоупотреблении спиртным, лени, нежелании получать знания и шпионаже.

Формальное запрещение независимых студенческих объединений не устранило причин недовольства. Жалобы африканских студентов продолжали поступать в посольства, вузы и общественные организации. Эти инциденты были настолько частыми и однотипными, что в мае 1963 года власти всё же формально отреагировали, выпустив «записку», в создании которой принимали участие специалисты из нескольких министерств и ведомств.

В ней приводились конкретные факты недружелюбного отношения к темнокожим студентам со стороны советских граждан, в том числе и избиения. Свидетелями этих инцидентов часто становились прохожие или милиция, но вмешательства или адекватного расследования, по словам студентов, не следовало. Милиционеры нередко рассматривали подобные стычки как бытовые хулиганские драки, игнорируя расовую подоплеку.




Особую остроту проблеме придавали романтические отношения между африканскими студентами и советскими девушками. Такие связи вызывали резкое осуждение как в обществе, так и со стороны властей. Соседи могли вызвать милицию для «проверки документов», а влюбленных подвергали унизительным допросам.

Власти предпочитали трактовать такие происшествия как единичные и маргинальные. Официальная позиция сводилась к тезису о «пережитках прошлого» в сознании отдельных недобросовестных граждан, что не соответствовало масштабу явления. Подобная реакция загоняла проблему внутрь, заставляя студентов искать собственные способы защиты. Параллельно накапливались и случаи вызывающего поведения со стороны некоторых африканских студентов. Докладные записки из Херсона, Львова или Сочи сообщали о пьяных дебошах, оскорблениях местных жителей и драках.




При этом урок с ликвидацией студенческой самоорганизации был усвоен. Вместо независимых объединений начали создаваться официальные землячества и ассоциации под контролем комсомола и других общественных организаций. Расчёт был на то, что лояльные студенты будут влиять на сомневающихся, а революционный пыл молодежи будет направлен исключительно на критику капитализма и колониализма.

Однако студенты стали рассматривать землячества как возможную легальную площадку для отстаивания своих прав и выдвижения требований к руководству вузов. Порочный круг сохранялся: проблемы не решались, а механизмы для их цивилизованного обсуждения систематически блокировались. Накопившееся напряжение искало выхода, и трагическая случайность вскоре предоставила для него повод.

Повод для бунта

Причин для недовольства студентов из Африки было множество, но формальным поводом для бунта стало обнаруженное 13 декабря тело гражданина Ганы Эдмунда Ассаре-Аддо. Ему было 22 года, он учился в Калининском мединституте, и было совершенно непонятно, что привело его на окраину столицы, где его и нашли без признаков жизни. Официальная судебно-медицинская экспертиза назвала причиной гибели переохлаждение, усугублённое тяжёлой степенью алкогольного опьянения. Внешний осмотр зафиксировал лишь единичный небольшой шрам в области шеи, что говорило о ненасильственной смерти.

Данные выводы, однако, породили новые вопросы со стороны африканских студентов. Логика событий казалась нарушенной: какими путями учащийся из подмосковного Калинина оказался в безлюдной локации на окраине мегаполиса, и что стало источником повреждения на его шее? В отсутствие внятных официальных разъяснений стали распространяться слухи и домыслы.

Поскольку известно было о намерении Ассаре-Аддо вступить в брак с советской девушкой, на первый план выходила версия о возможной мести со стороны её родственников или незнакомых лиц, движимых расовой неприязнью. Говорили даже о том, что Эдмунд Ассаре-Аддо был зарезан, хотя никаких подтверждений этому не было.




Сообщение о гибели соотечественника распространилось мгновенно, наложившись на уже накопленный груз обид и недоверия к официальным расследованиям. Интересно, что ещё за несколько дней до этого, примерно с 9 декабря, в Министерство высшего образования стала поступать информация о том, что студенты из Ганы под предлогом якобы запланированного мероприятия в своём посольстве тайно приезжают в Москву из тех городов, где учатся. При этом никакого мероприятия в планах не было, а в вузы тут же разослали директиву не отпускать студентов ни при каких обстоятельствах. Но ситуация уже вышла из-под контроля.

Днём 13 декабря у здания посольства Ганы в Москве собралось около трёхсот студентов из этой страны и их товарищей из других африканских стран. Посол Ганы позже рассказывал о том, что студенты несколько дней шумели и мешали работе дипломатической миссии, выдвигая, по его словам, невообразимые требования об увеличении стипендий и включении в меню национальных блюд. Его комментарии по этому поводу скрывали политический характер митинга.

Более вероятно, что собравшиеся студенты, используя формальный предлог, обсуждали наболевшие вопросы расизма и безопасности. Именно в этот момент они и получили сообщение о смерти Ассаре-Аддо. Для них это стало последней каплей, и африканцы решили не ходить на учёбу до тех пор, пока не будет проведено честное и открытое расследование.

Шествие несогласных

В тот самый день, которому суждено было войти в историю, 18 декабря 1963 года, студенты снова прямо с утра появились у ганского посольства. Они разработали пакет требований к советским властям, а затем, взяв самодельные плакаты, колонной двинулись в сторону центра города. Их путь лежал на Красную площадь, а в руках у них были самодельные плакаты с лозунгами на разных языках. Наиболее символичным и ёмким был плакат «Москва — вторая Алабама!», отсылающий к событиям в США, где губернатор Алабамы Джордж Уоллес силой пытался не допустить темнокожих студентов в университет.

Шествие нескольких сотен темнокожих молодых людей в советской зимней одежде по главной площади страны было зрелищем беспрецедентным. Демонстранты дошли до Спасской башни Кремля, где дали короткие интервью западным журналистам, что свидетельствовало о продуманности акции. К ним немедленно подошли партийные и министерские чиновники. Студенты были решительно настроены добиваться своего и настаивали на встрече с высшими властями для вручения меморандума. После переговоров им предложили выбрать представителей, которые станут делегатами от них.




Протестующие двинулись к зданию Министерства высшего образования на улице Жданова. Не получив там немедленного ответа, они расположились во дворе соседнего Архитектурного института. Переговоры с делегацией студентов, в которых участвовал лично министр Вячеслав Елютин, проходили в крайне напряжённой обстановке и длились около двух часов. Студенты отказались вести закрытые переговоры в кабинетах и настояли на том, чтобы министр вышел в актовый зал к основной массе собравшихся.

Встреча в Архитектурном институте стала кульминацией протеста. Выступавшие студенты при шумной поддержке зала отвергли трактовку Елютиным расизма как случайных эксцессов. Они зачитали меморандум, требуя объективного расследования не только гибели студента из Ганы, но и других инцидентов с африканцами.

Темнокожие студенты заявляли о том, что не чувствуют себя в безопасности в Советском Союзе, так как на их жалобы никто не реагирует, лишь усугубляя тем самым проблему и формируя у тех, кто виновен, ощущение безнаказанности. Это была не просьба о наказании конкретных хулиганов, а требование признать сам факт существования системной проблемы, которую власти упорно игнорировали.

Эхо демонстрации

Советская реакция на произошедшее развивалась по хорошо отработанному сценарию. Через несколько дней в газете «Правда» появилась небольшая заметка, посвящённая смерти Эдмунда Ассаре-Аддо. В ней подтверждалась версия об обморожении в состоянии алкогольного опьянения. Основной посыл публикации был направлен не на сочувствие или разбор причин, а на обличение «клеветнической кампании», которую, по мнению издания, начали реакционные круги, используя несчастный случай в недобрых целях.

О самой демонстрации на Красной площади и встрече с министром в советской печати не появилось ни строчки. Факт первого за 36 лет несанкционированного митинга в сердце столицы был подвергнут информационному забвению. Однако полностью замолчать событие не удалось. Новость мгновенно стала достоянием иностранных корреспондентов и эмигрантской прессы.

Естественно, зарубежные издания тут же разразились целой серией статей о тяжёлой жизни африканских студентов в СССР, а в Советском Союзе из уст в уста распространялись многочисленные слухи, которые обрастали массой далеко не всегда правдивых деталей. Практические последствия для организаторов были относительно мягкими по меркам того времени. Силового разгона не последовало. Часть наиболее активных студентов, в том числе по запросу посла Эллиота, была впоследствии выслана из СССР. Многие другие, как доктор Эдвард На из Львова, смогли завершить обучение.




Главным итогом для системы стало не наказание, а корректировка методов контроля. Власти удвоили усилия по идеологической обработке как самих африканских студентов, так и советского населения. Историческая ирония заключалась в том, что государство, боровшееся с классовыми и буржуазными предрассудками, оказалось не готово к честному диалогу о предрассудках архаичных, бытовых, укоренённых в той самой среде, от имени которой оно выступало.

Молчаливое шествие в шапках-ушанках по Красной площади было не бунтом против СССР. Это была отчаянная попытка достучаться, используя тот самый язык справедливости и человеческого достоинства, которому, как предполагалось, эти студенты приехали учиться. Их протест остался в истории не как триумф — официальное расследование так и не пересмотрело версию о несчастном случае, а расизм не был публично осуждён.

Советское время было, в своём роде, удивительным, ведь именно тогда граждан необъятной страны учили любить консервы и одновременно пугали страшилками про «Завтрак туриста» и «Кильку в томате».