Моновизуальный Кинематический Экспрессионизм Николая Чередниченко

Тайна минимализма – в том, что он дарует свободу. Картина, в которой используется только один или два цвета, и простейшая геометрия – точка, линия – и ничего больше – раскрепощает восприятие человека, вызывая в нем гамму сложных ассоциаций и переживаний. И каждый очередной зритель – как соавтор художника – находит в ней новые смыслы.

Николай Чередниченко, Эрогенная зона, 1997, 90х90, масло/холст

Золотистые точки на охряном фоне могут быть золотым дождем Данаи, августовским звездопадом, фонарем под дождем, сыплющимся новогодним конфетти или ночными снежинками, когда смотришь на них из освещенного окна; чем-то еще, неведомым и загадочным, - и всем названным одновременно. Вы свободны в своих мыслях и воспоминаниях. Композиция из синих, красных и прерывистой желтой линий оборачивается то дорожным знаком «Опасный поворот», за которым убегает вдаль разделительная разметка на шоссе, то двумя сцепленными треугольниками, символизирующими мужское и женское начала и несущимися куда-то в бесконечность, вращаясь относительно неведомой оси.

Николай Чередниченко, Наследние, 1997, 60х80, масло/холст

Другая работа напоминает юрту у реки, или изысканный японский веер, брошенный на расшитое зеленым по красному шелку кимоно. Педантично и аккуратно положенные разноцветные мазки складываются в упавшие осенние листья, после в огни карнавала. Небольшой синий прямоугольный холст с узкой голубой полоской-щель. Может изображать приземляющуюся летающую тарелку, а если перевернуть – «взгляд на небо из почтового ящика». Кому из нас в детстве не приходилось заглядывать в узкую таинственную щель почтового ящика? А смотреть из нее? Это уже нечто кафкианское.

Николай Чередниченко, Цветы, 2007, 90х110, холст/масло

Николай Чередниченко любит писать цветы – «потому что они красивы». Казалось бы что нового можно выдумать о цветах после «Подсолнухов» Ван-Гога и портретов цветков Владимира Яковлева? Но что интересно: когда Николай пытается сделать из цветка «что-то особенное», получается довольно тривиально, но как только он делает откровенно декоративную вещь «для продажи» - возникает тонкое и мощно выстроенное произведение, выходящее за рамки декоративного-прикладного в область «высокого» искусства.
Рассматривание некоторых работ Чередниченко сродни тому, как европеец рассматривает японские гравюры: любуясь их изысканными линиями и тонким цветовыми соотношениями, он видит, что это красиво, его завораживает простота и гармония, но он не может прочитать их иероглифы и не знает мифа, из которого проистекает месседж картинки. Картина «Круг» изображает серое треугольное кольцо на сложного цвета «космическом» лилово-синем фоне.

Николай Чередниченко, Круг, 1997, 80х100, холст/масло

- Почему ты назвал этот треугольник кругом? – возник вопрос.
- Смотри, есть круг людей самодостаточных, это общность продвинутых, в которую очень трудно попасть. Круг замкнут – это как кольцо, парящее в космосе, и у него острые углы. Если захочешь взять его «нахрапом» - поранишься об эти углы. Если придешь со стороны – он спружинит и оттолкнет тебя. Тому, кто хочет в него попасть не остается ничего другого, как привнести в него что-то свое, и, выстроив собственную маленькую пирамидку сознания, слиться с ним снизу, - пояснил художник и, лукаво улыбнувшись, спросил: - Теперь ты видишь ,что это – круг?
Авторский миф является неотъемлемой частью картины. Все становится понятно только вместе с текстом. Вспомнив о древних поэтах, которые были одновременно артистами и музыкантами, художники становятся рассказчиками притч – современное искусство стремиться раздвинуть свои границы, вторгаясь на запрещенную ранее территорию: раньше говорили, что если картину можно объяснить словами, это не картина. Теперь получается, что она становится картиной лишь после того, как ее объяснили. При этом неважно, кто придумал притчу – художник или зритель.

Николай Чередниченко, Видение, 2004, 90х120, масло/холст

Отдельно от всего другого, сделанного художником, стоит серия «Города». Являющиеся нам во снах прекрасные города будущего, города, в которых мы никогда не побываем, но всегда имеем их при себе в мечтах и снах – всегда стоящие на горе (вспомним ренессансных Мадонн, сидящих на лугу, за которым на горе виднеется прекрасный «Небесный Град Иерусалим»). Фантастические портики и арки связаны многочисленными лесенками и головокружительными переходами, умноженные и отраженные друг в друге купола и шпили возносятся там и сям, усиливая общую динамику движения вверх. Чем-то они напоминают «невозможные реальности» гениального Эшера, но в них меньше рассудка – это архитектурный экспрессионизм, мечта в чистом виде, так как она явилась, не обработанная сознанием.

Николай Чередниченко, Самость, 2000, 120х150, масло/холст

Рукописи не горят, и сознание не умирает. Картины живут дольше их творца. Это – его жизнь после жизни, послание потомкам. Если эти картины радуют нас, то почему не быть уверенными, что они порадуют и тех, кто придет после нас? Если у нас возникает ощущение праздника, то почему оно не возникнет у них? Если наши воспоминания нам дороги, то разве им не будут дороги их? Картины живут дольше, чем люди. «Когда я умру, я оставлю свой праздник все тем, у кого есть мои картины, в этом мое будущее», - сказал художник.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми: